"Wirst du mich nie verstehen? Wirst du denn nie verstehen? Hast du noch nie gesehen wie meine augen glitzern?" "Have you been wrong to just stop breathing without cause? Wneh all is gone....can I choose to follow you?.."
Мой образ изменился.
Вечность назад он был сильным, надрывным, усталым – все то, что так люби-ли мы оба. Теперь он был растоптан, он был смутен, жалок и порой глупо-смешон – все то, что так не нравится нам троим.
Я ощутил и перемену, и кое-что еще до того, как открыл глаза. Сквозь веки пробивался оранжевый свет. Сквозь свет пробивалось непонятное чувство. Я под-нял руку, где, казалось, не осталось ни одной целой кости, где плоть превратилась в кровь, а кровь – в воду. Я закрыл ею лицо. Пальцы стукнули по лбу, и я понял, что просто дело в безумной неуверенности в движениях. Я боялся открыть глаза и увидеть кружащуюся комнату.
Комната не кружилась. Но то, что отпечаталось на сетчатке, обдало меня вол-ной ледяного осознания.
И радости.
И вины.
И двойной вины.
И безумия.
Я сидел напротив нее. И напротив нее. Таким образом, я сидел напротив двоих. И каждая из них сидела напротив двоих – меня и нее. Правильный круг из правильного треугольника. Три кресла и трое в них.
Что же я наделал… Я не должен был:
Отпускать ее. Лучше бы умер я, и она бы – через секунду, но дьявол, какую боль она бы испытала в этот миг! И какую радость. Нет, лучше бы нам поменять-ся, и умерла бы она, а я бы следом, и плевать на боль – я ее люблю как часть своей жизни. Я ее люблю как часть своей жизни…
Бездействовать. Слабость не могла быть оправданием – сколько раз я выжи-мал из сухой тряпки море! Что мешало мне в этот раз?.. Неужто я хотел, чтобы те-перь выжимал кто-то другой?..
Мой взгляд скользит в сторону, и лавина кошмарного понимания накрывает снова.
Зачем я:
Давал ей несбыточные обещания? Замешанные на моей слабости, только они, казалось мне тогда, могли утешить это существо.
Причинял ей боль? Оправдывая это якобы стремлением помочь… зачем я часто так поступаю?
Я рванулся из кресла, я так хотел обнять ее, ведь я отчего-то не чувствовал, что опустевший бассейн силы наполняется через взгляды. Здесь, она здесь, она жива, она смотрит на меня, она не улыбается, но лишь потому, что не умеет, и ус-талая тоска куда как больше ей идет…
Откуда-то издалека в живот мне вонзилась стрела. Я посмотрел вниз – и вме-сто стрелы увидел ремень, не пускающий меня. Теперь я понял, до какой степени стало чужим мое тело. Я был пристегнут – и даже не ощущал этого. Но я мог смот-реть, хотя в глазах и плавали остатки тумана, который, как я теперь начинал соз-навать, был просто галлюцинацией. Да, я был уязвим. Но не более чем она. И я не видел смысла сердиться – мы были на равных, я хотел этого, я хочу этого и я на-слаждаюсь этим. Равенство – необходимое условие отсутствия конфликтов. Так же, как поражение – неотъемлемая часть любого идеального образа усталого ге-роя.
Так думаю я, сидя в кресле, опустив руки, которым все равно не расстегнуть жесткие ремни. Я думаю так, созерцая свою жизнь с двух сторон.
Вечность назад он был сильным, надрывным, усталым – все то, что так люби-ли мы оба. Теперь он был растоптан, он был смутен, жалок и порой глупо-смешон – все то, что так не нравится нам троим.
Я ощутил и перемену, и кое-что еще до того, как открыл глаза. Сквозь веки пробивался оранжевый свет. Сквозь свет пробивалось непонятное чувство. Я под-нял руку, где, казалось, не осталось ни одной целой кости, где плоть превратилась в кровь, а кровь – в воду. Я закрыл ею лицо. Пальцы стукнули по лбу, и я понял, что просто дело в безумной неуверенности в движениях. Я боялся открыть глаза и увидеть кружащуюся комнату.
Комната не кружилась. Но то, что отпечаталось на сетчатке, обдало меня вол-ной ледяного осознания.
И радости.
И вины.
И двойной вины.
И безумия.
Я сидел напротив нее. И напротив нее. Таким образом, я сидел напротив двоих. И каждая из них сидела напротив двоих – меня и нее. Правильный круг из правильного треугольника. Три кресла и трое в них.
Что же я наделал… Я не должен был:
Отпускать ее. Лучше бы умер я, и она бы – через секунду, но дьявол, какую боль она бы испытала в этот миг! И какую радость. Нет, лучше бы нам поменять-ся, и умерла бы она, а я бы следом, и плевать на боль – я ее люблю как часть своей жизни. Я ее люблю как часть своей жизни…
Бездействовать. Слабость не могла быть оправданием – сколько раз я выжи-мал из сухой тряпки море! Что мешало мне в этот раз?.. Неужто я хотел, чтобы те-перь выжимал кто-то другой?..
Мой взгляд скользит в сторону, и лавина кошмарного понимания накрывает снова.
Зачем я:
Давал ей несбыточные обещания? Замешанные на моей слабости, только они, казалось мне тогда, могли утешить это существо.
Причинял ей боль? Оправдывая это якобы стремлением помочь… зачем я часто так поступаю?
Я рванулся из кресла, я так хотел обнять ее, ведь я отчего-то не чувствовал, что опустевший бассейн силы наполняется через взгляды. Здесь, она здесь, она жива, она смотрит на меня, она не улыбается, но лишь потому, что не умеет, и ус-талая тоска куда как больше ей идет…
Откуда-то издалека в живот мне вонзилась стрела. Я посмотрел вниз – и вме-сто стрелы увидел ремень, не пускающий меня. Теперь я понял, до какой степени стало чужим мое тело. Я был пристегнут – и даже не ощущал этого. Но я мог смот-реть, хотя в глазах и плавали остатки тумана, который, как я теперь начинал соз-навать, был просто галлюцинацией. Да, я был уязвим. Но не более чем она. И я не видел смысла сердиться – мы были на равных, я хотел этого, я хочу этого и я на-слаждаюсь этим. Равенство – необходимое условие отсутствия конфликтов. Так же, как поражение – неотъемлемая часть любого идеального образа усталого ге-роя.
Так думаю я, сидя в кресле, опустив руки, которым все равно не расстегнуть жесткие ремни. Я думаю так, созерцая свою жизнь с двух сторон.