"...Если судить по извещениям о смерти и некрологам, то можно вообразить, что человек - абсолютное совершенство, что на свете существуют только благороднейшие отцы, безупречные мужья, примерные дети, бескорыстные, приносящие себя в жертву матери, всеми оплакиваемые дедушки и бабушки, дельцы, в сравнении с которыми даже Франциск Ассизский покажется беспредельным эгоистом, любвеобильнейшие генералы, человечнейшие адвокаты, почти святые фабриканты оружие - словом, если верить некрологам, оказывается, на земле живут целые стаи ангелов без крыльев, а мы об этом и не подозревали. Любовь, которая на самом деле встречается в жизни очень редко, после чьей-нибудь смерти начинает сиять со всех сторон и попадается на каждом шагу. Только и слышишь о первоклассных добродетелях, заботливой верности, глубокой религиозности, высокой жертвенности; знают и оставшиеся, что им надлежит испытывать: горе сокрушило их, утрата невозместима, они никогда не забудут умершего! Просто воодушевляешься, читая такие слова, и следовало бы гордиться, что принадлежишь к породе существ, способных на столь благородные чувства"..."Люди и без того наделены удивительным даром лгать и обманывать себя, но этот дар особенно заметен в случае смерти, и человек называет его пиететом. Самое удивительное, что он очень скоро сам проникается верой в свои утверждения, как будто сунул в шляпу крысу, а потом сразу вытащил оттуда белоснежного кролика."..."Дело в том, что человек не только извечно лжет, он также извечно верит в добро, красоту и совершенство и видит их даже там, где их вовсе нет или они существуют лишь в зачатке..."
"...- Курт, - спрашиваю я, - если бы тебе обещали, что твое желание исполнится немедленно, чего бы ты пожелал?
- Тысячу долларов, - отвечает он не задумываясь и берет на гитаре дребезжащий аккорд.
- Фу, черт. А я-то воображал, что ты идеалист.
- Я и есть идеалист. Поэтому и желаю иметь тысячу долларов. А идеализма мне желать нечего. Его у меня хоть отбавляй."
"... Почему мы навсегда ограничили себя пятью чувствами? Почему мы не можем когда-нибудь развить шестое? Или восьмое? Или двенадцатое? Разве мир не стал бы тогда совсем иным? ... Как можем мы при таких условиях знать что-нибудь наверняка? Достаточно расширить сферу восприятия одного из органов или развить новый - и мир изменится, изменится и понятие бога." (к вопросу о восприятии разными людьми одних и тех же явлений)
"... - Время, пространство и закон причинности - вот покрывало Майи, застилающее от нас беспредельность далей.
- Почему?
- Это те бичи, с помощью которых бог не дает нам стать равным ему. Этими бичами он прогоняет нас сквозь строй иллюзий и через трагедию дуализма.
- Какого дуализма?
- Дуализма человеческого "я" и мира. Бытия и жизни. Объект и субъект уже не едины. А следствие - рождение и смерть. Цепь гремит. Кто разорвет ее - разорвет и обреченность рождения и смерти."
"... - Нет никакой причины, чтобы бежать, Рудольф, и никакой - чтобы возвращаться. Все двери одинаковы. А за ними...
Она смолкает.
- Что за ними, Изабелла? - спрашиваю я.
- Ничего. Есть только двери. Всюду только двери, а за ними ничего нет."
"...- Никогда, - повторяет она. - Никогда - какое короткое время."
"... Гребер увидел его довольно безмятежное лицо и вдруг понял, как безнадежно обречены всякая справедливость и сострадание: им суждено вечно разбиваться о равнодушие, себялюбие и страх!"
"... Как странно, - думал Гребер, - что вместе с глубокой безнадежностью в человеке живут такие сильные чувства. Но, пожалуй, это и не странно, пожалуй, иначе и быть не может. Пока тебя мучит множество вопросов, ты ни на что и не способен. И только когда уже ничего не ждешь, ты открыт для всего и не ведаешь страха."
"... - А я-то в первый вечер вообразил, что ты беспомощна и беззащитна.
- Я такая и есть.
- Мы все такие. И все же обходимся без помощи и без защиты."
Почему-то мне не приходило в голову позвать кого-то... Очень многое, что вполне естественно, мне кажется необычным и особенным. Впрочем... всегда ли было так? Всегда ли я оставалась наедине со всеми своими тенями, пока они не выкачали из меня все эмоции?..
Нет, не всегда.
Но я уже не помню, когда же было иначе.