Мой образ изменился.
Вечность назад он был сильным, надрывным, усталым – все то, что так люби-ли мы оба. Теперь он был растоптан, он был смутен, жалок и порой глупо-смешон – все то, что так не нравится нам троим.
Я ощутил и перемену, и кое-что еще до того, как открыл глаза. Сквозь веки пробивался оранжевый свет. Сквозь свет пробивалось непонятное чувство. Я под-нял руку, где, казалось, не осталось ни одной целой кости, где плоть превратилась в кровь, а кровь – в воду. Я закрыл ею лицо. Пальцы стукнули по лбу, и я понял, что просто дело в безумной неуверенности в движениях. Я боялся открыть глаза и увидеть кружащуюся комнату.
Комната не кружилась. Но то, что отпечаталось на сетчатке, обдало меня вол-ной ледяного осознания.
И радости.
И вины.
И двойной вины.
И безумия.
Я сидел напротив нее. И напротив нее. Таким образом, я сидел напротив двоих. И каждая из них сидела напротив двоих – меня и нее. Правильный круг из правильного треугольника. Три кресла и трое в них.
Что же я наделал… Я не должен был:
Отпускать ее. Лучше бы умер я, и она бы – через секунду, но дьявол, какую боль она бы испытала в этот миг! И какую радость. Нет, лучше бы нам поменять-ся, и умерла бы она, а я бы следом, и плевать на боль – я ее люблю как часть своей жизни. Я ее люблю как часть своей жизни…
Бездействовать. Слабость не могла быть оправданием – сколько раз я выжи-мал из сухой тряпки море! Что мешало мне в этот раз?.. Неужто я хотел, чтобы те-перь выжимал кто-то другой?..
Мой взгляд скользит в сторону, и лавина кошмарного понимания накрывает снова.
Зачем я:
Давал ей несбыточные обещания? Замешанные на моей слабости, только они, казалось мне тогда, могли утешить это существо.
Причинял ей боль? Оправдывая это якобы стремлением помочь… зачем я часто так поступаю?
Я рванулся из кресла, я так хотел обнять ее, ведь я отчего-то не чувствовал, что опустевший бассейн силы наполняется через взгляды. Здесь, она здесь, она жива, она смотрит на меня, она не улыбается, но лишь потому, что не умеет, и ус-талая тоска куда как больше ей идет…
Откуда-то издалека в живот мне вонзилась стрела. Я посмотрел вниз – и вме-сто стрелы увидел ремень, не пускающий меня. Теперь я понял, до какой степени стало чужим мое тело. Я был пристегнут – и даже не ощущал этого. Но я мог смот-реть, хотя в глазах и плавали остатки тумана, который, как я теперь начинал соз-навать, был просто галлюцинацией. Да, я был уязвим. Но не более чем она. И я не видел смысла сердиться – мы были на равных, я хотел этого, я хочу этого и я на-слаждаюсь этим. Равенство – необходимое условие отсутствия конфликтов. Так же, как поражение – неотъемлемая часть любого идеального образа усталого ге-роя.
Так думаю я, сидя в кресле, опустив руки, которым все равно не расстегнуть жесткие ремни. Я думаю так, созерцая свою жизнь с двух сторон.